Неточные совпадения
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о
смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На
лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на
лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь
смерти, ужасно боюсь
смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать
смерти на бледном
лице его.
— В том-то и дело, что премерзейшее дело! Говорят, что Чичиков и что подписано завещание уже после
смерти: нарядили какую-то бабу, наместо покойницы, и она уж подписала. Словом, дело соблазнительнейшее. Говорят, тысячи просьб поступило с разных сторон. К Марье Еремеевне теперь подъезжают женихи; двое уж чиновных
лиц из-за нее дерутся. Вот какого роду дело, Афанасий Васильевич!
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие
лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его
смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи...
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как
смерть и бросилась в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и стоял против нее на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но
лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
— Ну вот! — с отвращением отпарировал Свидригайлов, — сделайте одолжение, не говорите об этом, — прибавил он поспешно и даже без всякого фанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Даже
лицо его как будто изменилось. — Сознаюсь в непростительной слабости, но что делать: боюсь
смерти и не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что я мистик отчасти?
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и
смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы — вредное…
лицо. Как вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов… — Юрин подумал и сказал просительно, с юмором: — Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас…
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко,
лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о
смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное
лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после
смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
–…в незаконном прекращении следствия, которое не могло быть прекращено за
смертью подозреваемого, ибо в делопроизводстве имелись документы, определенно говорившие о
лицах, заинтересованных в убийстве более глубоко, чем Безбедов…
— Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на
лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет
смерть.
У гроба на полу стояла на коленях после всех пришедшая и более всех пораженная
смертью Наташи ее подруга: волосы у ней были не причесаны, она дико осматривалась вокруг, потом глядела на
лицо умершей и, положив голову на пол, судорожно рыдала…
Сто лет по
смерти его еще могут запомнить дети его али внуки его, еще видевшие
лицо его, а затем хоть и может продолжаться память его, но лишь устная, мысленная, ибо прейдут все видевшие живой лик его.
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по
смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел, как у вас что-то вдруг дернулось в
лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в
лице: вам пришло тогда, внизу, на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и другому не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
1) Виновен ли крестьянин села Борков, Крапивенского уезда, Симон Петров Картинкин, 33 лет, в том, что 17-го января 188* года в городе N, замыслив лишить жизни купца Смелькова, с целью ограбления его, по соглашению с другими
лицами, дал ему в коньяке яду, отчего и последовала
смерть Смелькова, и похитил у него деньгами около 2500 рублей и брильянтовый перстень?
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем
лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о
смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей
смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по
лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
Двух минут не прошло, как уже вся толпа отхлынула в разные стороны — и на земле, перед дверью кабака, оказалось небольшое, худощавое, черномазое существо в нанковом кафтане, растрепанное и истерзанное… Бледное
лицо, закатившиеся глаза, раскрытый рот… Что это? замирание ужаса или уже самая
смерть?
Впрочем, хлопоты Василисы Васильевны насчет воспитания Пантюши ограничились одним мучительным усилием: в поте
лица наняла она ему в гувернеры отставного солдата из эльзасцев, некоего Биркопфа, и до самой
смерти трепетала, как лист, перед ним: ну, думала она, коли откажется — пропала я! куда я денусь? где другого учителя найду?
Я смотрел на старика: его
лицо было так детски откровенно, сгорбленная фигура его, болезненно перекошенное
лицо, потухшие глаза, слабый голос — все внушало доверие; он не лгал, он не льстил, ему действительно хотелось видеть прежде
смерти в «кавалерии и регалиях» человека, который лет пятнадцать не мог ему простить каких-то бревен. Что это: святой или безумный? Да не одни ли безумные и достигают святости?
Мы застали Р. в обмороке или в каком-то нервном летаргическом сне. Это не было притворством;
смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с детьми в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как
смерть, с холодным
лицом и с закрытыми глазами, лежала она в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания в промежутках.
Глядя на бледный цвет
лица, на большие глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось, что это одна из предназначенных, ранних жертв чахотки, жертв, с детства отмеченных перстом
смерти, особым знамением красоты и преждевременной думы. «Может, — говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если б я не была спасена нашей встречей».
Это измученно-восторженное
лицо, эту радость, летающую вместе с началом
смерти около юного чела родильницы, я узнал потом в Фан-Дейковой мадонне в римской галерее Корсини. Младенец только что родился, его подносят к матери; изнеможенная, без кровинки в
лице, слабая и томная, она улыбнулась и остановила на малютке взгляд усталый и исполненный бесконечной любви.
Улита стояла ни жива ни мертва. Она чуяла, что ее ждет что-то зловещее. За две недели, прошедшие со времени
смерти старого барина, она из дебелой и цветущей барской барыни превратилась в обрюзглую бабу.
Лицо осунулось, щеки впали, глаза потухли, руки и ноги тряслись. По-видимому, она не поняла приказания насчет самовара и не двигалась…
И развязка не заставила себя ждать. В темную ночь, когда на дворе бушевала вьюга, а в девичьей все улеглось по местам, Матренка в одной рубашке, босиком, вышла на крыльцо и села. Снег хлестал ей в
лицо, стужа пронизывала все тело. Но она не шевелилась и бесстрашно глядела в глаза развязке, которую сама придумала.
Смерть приходила не вдруг, и процесс ее не был мучителен. Скорее это был сон, который до тех пор убаюкивал виноватую, пока сердце ее не застыло.
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после
смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих
лицом на него.
В
смерти есть просветление,
лица покойников иногда делаются прекрасными, потому что начинается преображение человека для вечности, отпадает все дурное.
Тихо шептались листья орешника и ольхи, ветер обвевал
лицо, с почтового двора доносилось потренькивание подвязываемого к дышлу колокольчика, — и мне казалось, что все эти сдержанные шумы, говор леса, поля и почтового двора говорят по — своему об одном: о конце жизни, о торжественном значении
смерти…
Память смертная, о которой есть христианская молитва, у него всегда была, он жил и мыслил перед
лицом смерти, не его собственной, а других людей, всех умерших людей за всю историю.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед
лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое
лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
И живет человеческий род, весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников, всех предыдущих поколений, всех человеческих
лиц, так же жаждавших полноты жизни и совершенства; живет человек безумной мечтой победить
смерть рождением, а не вечной жизнью, победить ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один живой элемент прошлого.
— Ну, что он? Поди, из
лица весь выступил? А? Ведь ему это без
смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну, да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
Среди русских интеллигентов, как уже многими замечено, есть порядочное количество диковинных людей, истинных детей русской страны и культуры, которые сумеют героически, не дрогнув ни одним мускулом, глядеть прямо в
лицо смерти, которые способны ради идеи терпеливо переносить невообразимые лишения и страдания, равные пытке, но зато эти люди теряются от высокомерности швейцара, съеживаются от окрика прачки, а в полицейский участок входят с томительной и робкой тоской.
На нем выражалась глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал, что он более любил свою мать, чем отца; хотя он очень плакал при
смерти дедушки, но такой печали у него на
лице я не замечал.
Полежамши долго ли, мало ли времени, опамятовалась молода дочь купецкая, красавица писаная, и слышит: плачет кто-то возле нее, горючими слезами обливается и говорит голосом жалостным: «Погубила ты меня, моя красавица возлюбленная, не видать мне больше твоего
лица распрекрасного, не захочешь ты меня даже слышати, и пришло мне умереть
смертью безвременною».
Несмотря на то, что дом полон траурных посетителей, никто не жалеет о ее
смерти, исключая одного
лица, которого неистовая горесть невыразимо поражает меня.
— Вот так же просто он пойдет на
смерть, если будет нужно, и так же, вероятно, немножко заторопится. А когда
смерть взглянет в его
лицо, он поправит очки, скажет — чудесно! — и умрет.
Мать взглянула в
лицо ему — один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым
лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое
смертью. Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
Он быстро подошел ко мне и положил мне на плечо тяжелую руку. Я с усилием поднял голову и взглянул вверх.
Лицо отца было бледно. Складка боли, которая со
смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели гневом. Я весь съежился. Из этих глаз, глаз отца, глянуло на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью
смерти на бледном
лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и
смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
«Разве вы думаете, что настоящий офицер боится поглядеть в
лицо смерти?» Старый полковник говорит участливо: «Послушайте, вы молоды, мой сын в таком же возрасте, как и вы.
Может ли быть допущена идея о
смерти в тот день, когда все говорит о жизни, все призывает к ней? Я люблю эти народные поверья, потому что в них, кроме поэтического чувства, всегда разлито много светлой, успокоивающей любви. Не знаю почему, но, когда я взгляну на толпы трудящихся, снискивающих в поте
лица хлеб свой, мне всегда приходит на мысль:"Как бы славно было умереть в этот великий день!.."
Фамилия моя Филоверитов. Это достаточно объясняет вам, что я не родился ни в бархате, ни в злате Нынешний начальник мой, искавший для своих домашних потребностей такую собаку, которая сочла бы за удовольствие закусать до
смерти других вредоносных собак, и видя, что цвет моего
лица отменно желт, а живот всегда подобран, обратил на меня внимание.
Всякого, как известно, начальника у нас сопровождают сзади и спереди хвосты, известные под именем своих чиновников, в
лице которых не свои чиновники уже заранее зрят
смерть.
— Почему ж перед
смертью? — проговорила дама, возвратившись с дитятей на руках и садясь в некотором отдалении. Все мускулы
лица ее при этих словах как-то подернуло.
Напрасно вы будете искать хоть на одном
лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к
смерти, решимости; — ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнете себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида, и звуков с Северной стороны.
— Он дорого заплатит за свое мастерство! — сказал Александр, вспыхнув, — я не уступлю без спора…
Смерть решит, кому из нас владеть Наденькой. Я истреблю этого пошлого волокиту! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем… Я сотру его с
лица земли!..
У него было большое, грубое, красное
лицо с мясистым носом и с тем добродушно-величавым, чуть-чуть презрительным выражением в прищуренных глазах, расположенных лучистыми, припухлыми полукругами, какое свойственно мужественным и простым людям, видавшим часто и близко перед своими глазами опасность и
смерть.
В нем совмещались именно те простые, но трогательные и глубокие черты, которые даже и в его времена гораздо чаще встречались в рядовых, чем в офицерах, те чисто русские, мужицкие черты, которые в соединении дают возвышенный образ, делавший иногда нашего солдата не только непобедимым, но и великомучеником, почти святым, — черты, состоявшие из бесхитростной, наивной веры, ясного, добродушно-веселого взгляда на жизнь, холодной и деловой отваги, покорства перед
лицом смерти, жалости к побежденному, бесконечного терпения и поразительной физической и нравственной выносливости.